О том же задумались осажденные. Суздальским боярам абсолютно не улыбалось остаться нищими, и они нажимали на своего господина: надо сдаваться. Но тринадцатилетний Дмитрий первым из московских властителей проявил себя Грозным. Ясное дело, нужную линию поведения ему подсказал святой Алексий. Уж он-то, путешествуя по Руси, насмотрелся раздоров. Искоренять их требовалось решительно. Дмитрия-Фому наказали, выслали из Суздаля в Нижний Новгород под надзор к благоразумному брату. Московские отряды поскакали к его союзникам. Всех лишили уделов, как мятежников, Дмитрия Галичского и Ивана Стародубского отправили туда же, в Нижний, Константина Ростовского сослали в Устюг.
Впрочем, наказали ненадолго, для острастки. Предупредили, чтобы впредь было неповадно. Москва выиграла, мстить было незачем – полезнее налаживать взаимопонимание. С подчинением Мамаю, как выяснилось, угадали. Амурат недолго усидел в ханском дворце, на смену ему вынырнул некий Азиз. Но спокойствие и благополучие в те времена были недостижимой мечтой. В 1364 г. на Русь нагрянуло уже испытанное, но от этого не менее жуткое бедствие. Чума.
На этот раз она не искала окольных путей, приползла с востока с азиатскими купцами. Обнаружилась на рынках Нижнего Новгорода, перекинулась в Коломну, Рязань, Тверь, Смоленск. Собирала обильные жертвы по Москве, Владимиру, Ростову, Переславлю. Нынешний мор оказался изощренным, обманчивым. Он прекращался, и люди облегченно вздыхали, служили благодарственные молебны. Но поветрие накатывалось второй, третьей волной. Сколько жизней оно оборвало, никто не считал. Известно лишь, как поредели княжеские кланы. Не стало Андрея Нижегородского. Легли в могилы защитник Пскова Евстафий Изборский и его дети. Преставился Константин Ростовский с супругой. В Твери упокоились вдовствующая княгиня Настасья, три ее сына, их двоюродный брат Семен. Московский великий князь Дмитрий потерял мать и брата Ивана…
Первыми детскими впечатлениями государя были похоронный плач и траур, в юные годы все повторялось. Но удары не надломили его душу. Наоборот, выковывали характер. Разве Господь не показывал воочию, насколько суетны интриги и корысти? Года не прошло, как князь Константин бунтовал, мечтал урвать в собственность Ростовский удел. Нужен ли сейчас этот удел усопшему? А как грызлись с родственниками Настасья Тверская и Всеволод Холмский! Но смерть смахнула одним махом Настасью, Всеволода, двух его братьев. Что толку было в их ненависти, хитростях, подсиживаниях?..
Князь вырос очень набожным. Он ежедневно бывал в храме у обедни, не пропускал никогда. В посты каждую неделю причащался Святых Таин. Под княжеским платьем, на голом теле, носил грубую монашескую власяницу. Уж кто из княжеских и боярских детей не разохотился попробовать себя с податливой девкой-холопкой? Это не считалось серьезным грехом, духовники юношей понимали: играет кровь да любопытство. А Дмитрий даже во взрослых летах поражал окружающих чистейшим целомудрием, почти девичьей стыдливостью. Но он был великим князем, и святой Алексий учил, что для него недостаточно угождать Господу обычными человеческими добродетелями. Он обязан блюсти вверенную ему Богом землю. За каждый шаг государю предстоит ответить перед престолом Всевышнего. Смотри – где польза, а где вред, что допустимо, а что нет, где карать, а где миловать.
Катившиеся одно за другим убийственные поветрия повлияли не только на Дмитрия. В полувымерших городах и селах взрослело новое поколение. Молодая поросль среди поредевшего, изломанного бурями леса. Оно во многом отличалось от предшественников. Было более упорным, энергичным, трудолюбивым – иначе можно ли было выжить, обустраиваться заново? Это поколение глубже обращалось к вере, было более смелым и самоотверженным. Много ли значат земные блага и сама жизнь? Сколько людей вокруг берегли их, но разве уберегли? Уцелевшие русские становились более сплоченными, близкими друг другу. Кормили сирот, брали на воспитание. Исследователи предполагают, что именно тогда в русский язык вошло обращение ребятишек к чужим старшим – дядя и тетя, как к родственникам [50].
А у государя самым близким в семье остался двоюродный брат Владимир Андреевич. Двое сирот сдружились, были заодно во всех делах. Если двое рука об руку и спина к спине, попробуй-ка одолей их! По совету святого Алексия они заключили договор. Владимир обязался уважать Дмитрия «как отца», безоговорочно повиноваться ему. Дмитрий целовал крест, что всегда будет Владимира «любить, как меньшего брата». Повыбило, покосило княжеский род, а он сохранился, в лице двух юношей отныне существовала целая семья: как бы отец, сын, братья.
Увы, даже катастрофы не смогли вытравить хищные повадки, укоренившиеся в сознании. Чума свела в могилу Андрея Нижегородского, а у него остались братья, суздальский Дмитрий-Фома и Борис Городецкий. По праву Нижний Новгород должен был перейти к Дмитрию-Фоме. Он был гораздо больше и богаче Суздаля, там княжили старшие. Но младший ринулся во все тяжкие. Резво сгонял послов к новому сарайскому хану Азизу, выхлопотал ярлык на Нижний Новгород для себя. Но и для брата подсуетился, добыл ему… третий ярлык на великое княжение Владимирское! Пускай берет себе столицу, бодается за нее с Москвой, а он, Борис, станет хозяйничать на Волге.
Дмитрий-Фома оторопел. За журавля в небе брат хапнул у него из-под носа лучший кусок собственного княжества. Осрамиться в третий раз суздальского князя нисколько не тянуло. Ханского ярлыка он не принял. Но Борис лишь пожал плечами:
– Принимаешь или нет, твое дело, а Нижний отныне мой.
Уходить из города не собирался, приказал строить новые стены – каменные. Выгони, если посмеешь!
Хочешь или не хочешь, а Дмитрий-Фома преступил гордыню, обратился в Москву. Писал, что подачки Азиза ему не нужны, великое княжение он уступает Дмитрию Ивановичу. Но очень просит рассудить его с Борисом. Государь и святитель Алексий не отказались. Покорность вчерашнего соперника была похвальной, как не взять его под защиту? А поощрять разбойничьи замашки его брата было нельзя. Сегодня Нижний утащил, а завтра? Митрополит решил воздействовать на любителя чужих уделов пастырским увещеванием. Снарядил в Нижний архимандрита Павла с игуменом Герасимом, велел подключиться суздальскому епископу.
Нет, куда там! Увещевания Борис и в грош не поставил. Задиристо отвечал, что церковникам нечего вмешиваться, князей судит Бог. То есть, по понятиям XIV в., выражал готовность воевать – это и будет суд Божий. Да и с чего ему было слушаться митрополита? Он же был женат на дочке Ольгерда, а у того свой митрополит. Глядишь, и тесть вмешается. Но и в Москве отдавали отчет, что желательно обойтись без войны. Святой Алексий и великий князь нашли еще одного посла, необычного. Попросили взять на себя эту миссию игумена Троицкого монастыря, святого Сергия Радонежского.
Быть миротворцем он согласился. «Блаженны миротворцы». Святой Сергий пошел один, без всякой свиты, пешком. Он всегда ходил только пешком. По дорогам шагал скромный монах в латаной рясе, с простеньким деревянным посохом. Но князь, узнав про такого посла, не захотел его даже слушать. Что ему игумен крошечной лесной обители? К нему и получше приезжали, в расшитых ризах, с золотыми крестами. Пусть убирается, покуда цел. А монах не спорил, не ругался. Посмотрел ясными глазами на напыщенного Бориса, поклонился и вышел. Но вскоре прибежали слуги, рассказывали нечто совершенно невероятное: святой Сергий ходит по городу и затворяет храмы. Все храмы! Идет от одного к другому, велит прекращать службы и запирать двери. У него особые полномочия от митрополита, но и о самом Сергии уже шла такая слава, что перечить ему не осмеливались. Если бы священники воспротивились, то прихожане не позволили бы. Ужасались, рыдали, а исполняли…
Борис не мог понять, что происходит. Какая же власть, какая сила явилась в город – выше и могущественнее его княжеской власти? А одновременно прискакал гонец, привез не менее ошеломляющую новость. Брат Дмитрий-Фома выступил с суздальским ополчением, а Дмитрий Московский дал ему свой личный, великокняжеский полк. Соперники стали друзьями? И что делать, отбиваться от них? С кем? С людьми, парализованными страхом, отлучением от церкви? Борис заметался. Пока не поздно, выехал навстречу брату, извещал, что хочет мириться. Старший не возражал, Москва тоже. Борису сохранили его удел, Городец. Усобица погасла, не начинаясь, без крови. Всегда бы так!